Советы начинающим в вере

Бабушкины стекла (6)

— Мама, миллионы чего дядя Петя сделает? Зеркал?

— Рублей, — сказал папа.

— А как? — очень удивилась Катя.

— А так, — сказал папа. — Этот Петя, к чему ни прикоснется, все в деньги превращает.

Зависть слышалась в папином голосе. Неприятно было папе, что он, два института окончив, работает, как рыба об лед бьется, а денег нет, даже сапоги маме купить не может. А Петя этот, ничего не оканчивая, по пятьдесят рублей в день на одну еду тратит.

— А он колдун? — спросила Катя. — Почему в его руках все в деньги превращается?

— Он не колдун — он вор, — зло сказал папа.

Он сказал это слишком зло, не звучала в его словах полная правда. Когда в сердцах говоришь и с завистью, никогда всей правды не скажешь. Весь двор говорил про Петю, что он торгаш и вор, но никто из говорящих за руку его не поймал. И Катя спросила:

— Папа, а ты видел, как он воровал?

— Нет, я не видел, — ответил он таким тоном, в котором слышалось, что тут и видеть не надо, все и так ясно. «Не по зарплате живет», — хотел еще сказать папа, но передумал. Он почувствовал, что Катя задала вопрос как-то слишком серьезно и надо ответить ей так же. — Ну, понимаешь, — папа нагнулся и посмотрел Кате в глаза, — это правда... — он запнулся, не зная, что добавить.

— А бабушка говорила, что правда про людей, которую, не видя, как молву передаешь, в твоих устах ложью становится.

— О! Гляди, как изъяснялась наша бабуся — прямо профессор! — сказал папа с иронией.

Ирония, мой дорогой читатель, — это та же усмешка, только злее, и она означает, что человек, с иронией говорящий, думает совсем не так, как говорит. Если такой тебе скажет, что ты умен, это означает, что, по его мнению, ты глуп.

— Папа, а пачку белой бумаги, которую ты с работы принес, ты тоже украл?

«Да это мое, недоплаченное! — хотел воскликнуть папа. — А потом, что ж сравнивать: пачка бумаги раз в месяц и полные неподъемные сумки, что каждый день таскает Петя!» Но почему-то хмыкнул только и признался:

— Да, я украл.

— А почему?

— А потому, что такой бумаги не купишь, а она мне нужна. Что тебе еще на этот счет бабушка говорила?

Этот неприятный разговор прервал звонок.

На сей раз пришла Катина подружка Таня. Замечательна она была тем, что имела талант рисования и лучше всего у нее получались бесы, или, как она их называла, чертики. Чертиками она изрисовала все, что только можно было. Например, вся асфальтовая площадка перед домом была испещрена Таниными чертиками.

— А-а! — засмеялся папа, увидев Таню. — Иди полюбуйся, как они живьем выглядят.

Секунд десять Таня смотрела неподвижно на свое страшное изображение, да как закричит! И как закричала внезапно, так и смолкла, оборвав крик, и дальше продолжала смотреть... Потом отошла, пораженная, и заплакала навзрыд, уткнула личико в ладони. Мама бросилась успокаивать Таню.

— Ой, как страшно, — шептала Таня. — Почему вместо лица у меня он, а?

— Успокойся, — гладила ее по голове мама. — Это так, обман зрения. — Смалодушничала мама, не выдержала такого плача.

— Что ты говоришь, мама? — почти что закричала Катя. — Это не обман зрения, а правда. Ты же сама знаешь.

Папа стоял в дверях комнаты, опершись на косяк, и внимательно смотрел на Таню. Она была первым человеком, который не вида беса устрашился, а ужаснулся тому, что вместо родного своего лица — бес, ужаснулся, увидев себя — бесом.

— Таня, — спросил папа, — а разве тот, который в зеркале, страшней тех, которых ты рисуешь?

— Он живой, — всхлипывая, ответила Таня. — Я никогда не думала, что он бывает живой. И не буду больше его рисовать!.. А ты тоже такая? — спросила она затем Катю.

— А ты встань вот сюда, — сказала ей мама, — чтобы себя не видеть, и посмотри на Катю.

— Ах ты! — вырвался у Тани возглас изумления, когда она увидела отражение Кати. — Какая краси-ивая! Уй ты! А почему, а?

— А мы с мамой сегодня причащались в церкви.

— Что делали? В церкви?! А если я тоже... при... причащусь — такая же буду в твоем зеркале?

— Да. А ты крещеная?

— Не зна-аю, — протянула Таня и задумалась. Это слово она слышала где-то, но что оно означает, не знала.

— А твои родители верят в Бога?

— Да что ты! Нет, конечно! А ты веришь?!

— Да.

— Перестань, тебе говорю, — возмущенно сказал папа, все так же стоявший в проеме двери.

— Нет, папа, я не перестану, — ответила Катя и потупилась, приготовившись к строгому разговору.

Учуяв неладное, Таня потихоньку двинулась к выходу:

— Ну, я пойду.

Катя, не поднимая глаз от пола, кивнула. Мама укоризненно взглянула на мужа. Хотел было он и на нее напуститься: опять, видно, закололо его это самое ма-те-ри-а-ли-сти-чес-ко-е (уф!) беспокойство. Но мама опередила его и сказала:

— Посмотрись-ка лучше в зеркало и успокойся.

Папа с укором посмотрел на маму, вышел, демонстрируя обиду, в прихожую и стал одеваться.

— Тетя Маша, — шепнула Таня. — А там, в зеркале, волшебник?

Хотела мама с улыбкой сказать «да», но осеклась на полуслове и сказала:

— Так Бог устраивает.

Таня удивленно округлила глаза:

— А Он разве есть?

Ох, опять стыдливость и сомнения затревожили маму... Они как сорняки: им чуть-чуть только землицы дай — сразу выскочат и зашумят. Но отступать и юлить невозможно было.

— Есть, — шепотом сказала мама.

— А можно я приду к вам и скажу, крещеная я или нет?

— Можно, можно, — шептала мама и подталкивала Таню к выходу, спиной чувствуя, как кипит в муже ураган страстей.

Открыв дверь, чтобы выпустить Таню, мама увидела... отца Василия. Он тянул руку к звонку.

«Ох, некстати! — мама даже похолодела. — Ох и скандал сейчас будет!»

— Проходите-проходите, — пролепетала мама упавшим голосом. Своей ныне все чувствующей спиной она видела, как папа смотрит на гостя.

Отец Василий был одет в черный длинный плащ и широкополую шляпу. Никогда такой шляпы мама еще не видела. Со своей бородкой клинышком отец Василий был похож на Дон Кихота. Отец Василий сказал громко:

— Мир дому сему, — и поклонился папе.

Папа тоже поклонился и спросил:

— Вы тоже желаете на зеркальце наше полюбоваться?

— На зеркальце-то что ж любоваться! А в зеркальце посмотрел бы.

— Прошу вас. А с кем имею честь? Не имел чести видеть вас в нашей округе.

Папа слегка кривлялся, а мама со страхом гадала, готовится он к скандалу или все-таки остыл.

— Я священник церкви, что напротив вас.

— Свя... священник? — Папа на несколько мгновений словно язык проглотил и смотрел неотрывно на отца Василия.

Вдруг он резко переменился лицом. Очень недоброе оно у него стало, усмешка злая показалась на губах:

— Пожалуйста! На черта своего хотите посмотреть? Пожалуйста! И мы полюбопытствуем. Была уже здесь одна, руками все крутила. Не жалует вашего брата Тот, Кому вы кланяетесь.

— Да за что нас жаловать-то, когда мы хуже вас, язычников? — улыбаясь, сказал отец Василий и снял плащ.

Папа свой тоже снял.

— Хуже кого, вы сказали? — переспросил он.

— Язычников, — повторил отец Василий.

— То есть? Ну-ка поясните.

— Простите, вы же язычник. Поклоняетесь временным кумирам. Вы, сдается мне, поклоняетесь науке, ее всемогуществу. Поклоняетесь ей как вершительнице судеб и разрешительнице всех проблем. Так, наверное? Простите меня, окаянного.

— Да, — ответил гордо папа, — поклоняюсь.

— Ну вот, да еще горды этим. Я и говорю — язычник.

Почему-то папа не обиделся и сказал:

— Я думаю, мы еще поговорим. А пока — к зеркалу пожалуйте.

Отец Василий осенил себя крестом и пошел в бабушкину комнату. Он встал напротив зеркала и пожал плечами: зеркало как зеркало... Рядом с ним встал папа. Его голова касалась плеча отца Василия.

— Свят, свят, свят, — прошептал отец Василий и даже пригнулся слегка, увидев папино отражение. — Не видал я, признаться, ни одного беса до сих пор. Сгинь, проклятый! — вдруг звонко крикнул отец Василий отражению папиному и перекрестил его.

Отражение папино изобразило бешенство и злобу, исказилось как-то. Страшная башка стала вытягиваться и, словно маска, слезать с папиного лица. Вот шея обнажилась, обыкновенная, человеческая, вот подбородок папин нормальный показался.

— Сгинь! — еще раз крикнул отец Василий и снова перекрестил отражение.

Бес в зеркале яростно оскалился на отца Василия. Жуткие муки испытывала морда: она силилась вырваться и не могла, точно приросла. Мама увидела, как ее муж схватился за горло и его лицо исказилось, как искажается любое лицо от боли.

— Попался, адское отродье! — воскликнул отец Василий и перекрещивал зеркало, прибавляя: — Во имя Отца и Сына и Святаго Духа.

Катя подбежала и тоже начала крестить. Папа, будто не выдержав боли в шее, отскочил от зеркала и ушел в большую комнату. Он плюхнулся в кресло и дернул за ворот рубашки, точно задыхался, оторвав при том пуговицы. Подошел отец Василий и положил руку ему на голову. Силы, клокотавшие в папе, повелели ему сбросить эту руку, но папа вдруг эти силы обуздал и ничего не сделал, только глаза закрыл. Ужасно он себя чувствовал.

— Сударь, — начал отец Василий, он погладил папу по голове и снял руку, — не отчаивайтесь: сия подлая образина, из вашей головы торчавшая, в ваших руках, если вы займетесь собой. Послушайте меня, старика, я ведь лет на пятьдесят старше вас.

— А сколько же вам лет? — спросил папа, подняв на него глаза.

— Мне восемьдесят пять. Так вот, я видел, как вас всего покоробило, когда я сказал, что я священник. — Отец Василий улыбнулся: — Мне даже показалось, что вы вскрикнете: «Как?! Поп — в моем доме?!»

Папа тоже улыбнулся:

— Ага, хотел.

— А вы не бойтесь рясы, не бойтесь креста: на нем изображен Тот, от одного взгляда Которого такие образины, как дым, исчезают. А вся ваша наука всемогущая перед самым калечным бесенком бессильна. Смеются они над ней, да и над вами.

Папа уже пришел в себя, а клокочущие в нем скандальные силы сменили напор на маневр. Папа пожал плечами:

— О чем вы? Как, простите, вас звать?

— Меня называют отцом Василием.

— О чем вы, — запнулся было папа, но все-таки выговорил: — отец Василий? Да что мне до этой морды? Мне она жить не мешает. А почему это наше зеркальце так чудит, я думаю, наука быстрее вас разберется. — Папа имел в виду дядю Лешу.

Отец Василий посмотрел на папу так, как сам папа иногда смотрит на Катю, когда она скажет что-нибудь по-детски наивное, на что взрослые всегда улыбаются. Он сказал папе:

— Это неправда, что вам, как вы ее назвали, морда не мешает жить. А теперь, когда вы узрели ее воочию, она, точнее, он так накинется, что держитесь. А как бывает это, знаете? У вас все время будет подавленное настроение, вам все время будет хотеться скандалить, желание мстить обидчикам всяким будет преследовать вас, а прока от мщения не будет, и злость оттого еще сильнее душу заполнять будет. За обычные слова, вам сказанные, вас будет обида терзать, вы перестанете доверять всем и замкнетесь в себе. А в себе у вас — что?.. — Отец Василий указал перстом на бабушкину комнату, имея в виду зеркало. — Вот и все, вот и встретились, первый круг ада пройдя. Спаси Боже, — отец Василий перекрестился. — А в минуты просветления вы будете ломать голову, думать: что же происходит? Дай Бог, чтобы до беснования не дошло.

Впервые в жизни мамина рука сама собой сотворила крестное знамение как защитное средство от испуга. Отец Василий заметил это, понял, что впервые, полуобернулся к маме и проговорил:

— Да, мой дорогой. И никакая наука, никакая медицина не излечивает от бесовского преследования. И отчего зеркало так показывает, вы не узнаете. А главное, и узнавать-то ничего этого не нужно. Нужно в себя посмотреть. А вот вы, язычники, всегда смотрите на вещь поверхностно или из чего она состоит, а про нее «не это интересно, а то, каким это образом нам главное показывается: Премудрость Божия. Как Бог чудеса творит — никогда не узнать человеку; надо о вразумлении думать, которое Бог через чудо Свое нам являет, — вот о чем. О Боже, душа ваша в бесовском обличии в чудо-зеркале видна — вот о чем бы подумать, а не о том, как это все зеркало проделывает.

— Ну и напредсказали вы, — сказал папа с нарочитой легкостью в голосе, в котором все же чувствовалась тревога.

Да, если бы не зеркало, давно бы папа, конечно, выпроводил отца Василия за такие речи. А сейчас что ж скажешь? Дядя Леша со своей наукой не дал пока ответа, да и дяди Лешина наука тоже душу признает и какая-то она не такая, к которой привык папа и которую сам он учил, а ведь учился папа больше полжизни своей.

— Хотите... — заговорил отец Василий, и видно было, что он раздумывает, говорить это или нет. — Хотите, — решился он, — пойдемте сейчас со мной, я недалеко живу. Ко мне одного бесноватого приведут: я его отчитывать буду. Поможете мне.

— Как бесноватого приведут? — спросили все трое разом.

— Да обыкновенно, — просто ответил отец Василий. — Не имею я силы бесов из человека изгонять, но упросили — я и стараюсь с Божией помощью, читаю заклинательные молитвы против бесов, отчитываю, значит. Эх, — заключил отец Василий, — капелюшечка бы веры в нас была — не было бы ни в каком зеркале таких образин. Так пойдете?

Папа растерялся. Такого предложения он никак не ждал. Но он не мог не ощутить в словах отца Василия правды и убежденности.

— Пойду, — сказал папа, — погляжу на бесноватого.

Выйдя в прихожую, отец Василий собрался одеваться, вдруг раздался звонок. Это опять пришла Таня.

— О, — сказал отец Василий, — смотри, как мы с тобой в дверях встречаемся. Бог даст, неспроста. — Он стал надевать плащ.

— Тетя Маша, я некрещеная, я узнала, — сказала Таня.

— Что? — Мама подзабыла уже слегка про Таню. — Некрещеная... М-да... — Она не знала, что сказать.

Отец Василий, услышав это, вопросительно посмотрел на маму, но вперед вышла Катя.

— Это Таня, — объявила она, — она не хочет себя в зеркале бесом видеть, но она некрещеная.

— Та-ак, — сказал отец Василий. — А что тебе родители твои говорят?

Таня заплакала, и из дальнейшего рассказа ее выяснилось, что один вопрос «крещена ли?» вызвал у нее дома бурю. А когда она поведала родителям о зеркале, о бесе и том, что она не хочет быть бесом и рисовать чертиков больше не будет, мама зарыдала, а папа впал в бешенство и проклял все на свете, что породило Танин вопрос, от бабушкиного зеркала до Господа Бога включительно. К тому же в доме были гости, разглядывали Танины рисунки с чертиками, ахали от восторга, и каждый требовал рисунок себе. После же резкого отказа Тани, когда веселые чертики были ею обозваны бесами, конфуз вышел всеобщий, и Таня убежала из квартиры вон.

Помрачнел отец Василий:

— Что же с тобой делать, милая моя? А сколько тебе лет?

— Семь.

— И ты хочешь креститься?

Таня кивнула головой.

— Приходи в наш храм в любой день. Катя тебя приведет.

Папа опять хотел было возмутиться — заклокотало в нем опять, — да мама, почуяв клокотание, пихнула его локтем в живот. Таня кивнула головой согласно, но ясно было, что она не придет.

— А давайте ее у нас окрестим, а, батюшка? — предложила Катя.

Папа замер.

— Это, миленка-Катенка, у родителей своих надо спрашивать. Я здесь гость.

Таня так посмотрела на папу, что тот поежился даже от взгляда заплаканных глаз, на него устремленного, и сразу оттаял.

— А что, крестить можно где угодно? — удивился папа.

— Да хоть в Москве-реке, так что вы отвечайте нашей Тане.

— Давайте, — согласился папа и второй раз за сегодня сбросил с себя плащ.

Через десять минут все было готово: в чемоданчике отца Василия оказалось все, что нужно. Вместо купели на полу стоял таз, на краях его были закреплены свечи из чемоданчика. Когда же отец Василий облачился, папа был поражен его величавым видом. И лицо у отца Василия преобразилось. Он обернулся к папе и маме:

— Кто-нибудь Символ веры знает?

Мама только заморгала в ответ и плечами пожала, а с папой и так все было ясно. Отец Василий дал папе молитвослов и сказал:

— Когда я скажу, прочтешь.

Папа дернулся было, но под маминым взглядом и на этот раз не вырвалось из него клокотание. А может, про невидимое клокотание в папе и говорить больше не надо? Может быть, уже нет его? Посмотрим.

Немного растерянный, стоял папа, держа в руках молитвослов, и удивлялся своей податливости: пожалуйста, и молитвослов взял без ропота. Иногда бывает так, что перестаешь сопротивляться напору на тебя всяких неожиданностей и напастей, когда они вдруг гурьбой наваливаются, одна за другой идут. Волей-неволей поддаешься им и, махнув рукой, делаешь то, что им хочется. Особенно когда после долгого бездействия воли это случается, когда, после однообразного течения жизни, надо вдруг заснувшую волю свою работать заставить, а она тебе говорит: «Шалишь: тут и троих таких, как я, мало, чтобы сбросить с тебя то, что навалилось. Сам расхлебывай кашу с этими зеркалами!» А куда уж там самому! Что в нас есть-то, в самих, без воли? Когда и с волей- то «фу» одно...

Во все глаза смотрел папа на дивный обряд крещения и еще коситься успевал на маму. Она каждый раз крестилась, когда отец Василий говорил: «Господу помолимся... Господи, помилуй».

— Отрицаюся тя, сатана, — властно сказал священник, обернувшись к маме с папой: — и вы повторяйте!

— Отрицаюсь, — выдавил из себя папа...

— Сочетаешься Христу?

— Сочетаюсь...

Как-то так говорил отец Василий, что, когда это в папино ухо входило и проходило в голову, замирал там протест против того, что видели глаза. Ма-те-ри-а-лизм шипел — и только. Папа забылся — вдруг мама тыкает его в живот и шепчет: «Читай», — и отец Василий, увидел папа, смотрит на него внимательно. Тут все, что набрасывалось в храме на маму, набросилось на папу. Мама, глядя на отца Василия, поняла, что тот видит внутреннее борение ее мужа, и еще она увидела шевелящиеся губы отца Василия: он молился. Папа, запинаясь, вычитал-таки Символ Православной веры.

Сияла Таня, стоя в тазу, так что даже папа улыбнулся такой улыбкой, какой он улыбался, когда Катей был очень доволен и умилен. Когда же отец Василий облил ее водой, она засмеялась таким счастливым смехом, что мама вытерла слезы, показавшиеся на ее глазах.

— А что мне теперь делать? — спросила Таня, когда Таинство закончилось и она уже была одета и с крестиком на шее.

— Как что? — радостно сказал ей отец Василий. — Жить! А теперь беги к зеркалу!

Завороженно смотрела Таня на свое блистающее отражение: даже легкое розовое сияние виднелось вокруг головы.

— Ну! — Мама пихнула папу в бок, ничего не прибавив к этому «ну».

— М-да, — сказал папа.

— Ин-те-рес-нень-ко, — закончила за него Катя. И тут уж все втроем рассмеялись.

«Дзинь-дзинь...» — заверещал дверной звонок. Папа открыл дверь и увидел переводящего дух человека. Видно было, что он хочет что-то сказать, но воздуха ему нехватает. Наконец он произнес:

— Где моя дочь?

Папа понял, что перед ним Танин отец. А предыстория этого визита такова: когда Таня выскользнула из дому, родители поутихли (гости все же пришли), но мама вдруг встала из-за стола, кивком головы вызвала папу и сказала ему:

— Иди ищи Татьяну: я чувствую недоброе.

— Да что ты... — заикнулся было тот: очень ему не хотелось уходить от застолья. Мама Тани взглянула на него — очень страшные у нее были глаза.

— Иди! — воскликнула она.

У Таниных бесов, что были развешаны по квартире, тоже, как показалось папе, морды погрустнели.

— А что ты недоброе чувствуешь? — шепотом спросил он.

— Иди, — только и смогла вымолвить Танина мама. Рукой она держалась за сердце. И тут тревога и страх из ее глаз влетели в папины и — ух! — его по голове. Танин папа стремительно сорвался в погоню. Он бессмысленно носился по улицам, пугая прохожих, пока, наконец, не вспомнил про ее рассказ о зеркале. Минут пятнадцать метался в поисках Катиной квартиры. И вот он здесь. Папа указал ему на бабушкину комнату. Когда Танин папа увидел свою дочь перед зеркалом, он успокоился немного, а когда подошел к ней, чтобы взять ее за руку, и сам на себя посмотрел, подпрыгнул сначала, вскрикнул, а потом приблизил лицо вплотную к зеркалу:

— Гляди-ка, такой же, как ты рисуешь.

— Я уже сказала тебе, — ответила Таня, — что рисовать их больше не буду, а тебе надо креститься: ты же некрещеный, иначе был бы такой, как я.

И взорвались в Танином папе те силы, что выкинули его из дому и гоняли по улицам.

— Уж не крестилась ли ты здесь?! — закричал он. И заскребло по коже, заныло по костям: «Опоздал!»

— Да, папа, меня окрестили, — ответила Таня. — Ты посмотри на меня в зеркало.

Но Танин папа дернул дочку за руку и выскочил в большую комнату. Едва не сшиб притом стоящих в двери остальных присутствующих.

— Вы... — Танин папа злобно оглядел всех четверых, — вы ответите за это!

— За что? — спросил отец Василий. — Ваша девочка сама пришла и попросила. На мне сан священника, я не мог отказать.

Танин папа зыркнул на дочь, словно хотел застрелить ее глазами, и рявкнул отцу Василию:

— Поп! Мракобесина! Не имеешь права на дому крестить! Всех... — словно вспомнив что-то, он дернулся и запустил руку Тане за шиворот и вытащил крест. Руки его дрожали. Он смотрел на крест, как Таня недавно на беса. Казалось, он сейчас из самого себя выскочит. Мама Тани в это время также сама не своя ходила по комнатам туда-сюда, не обращая внимания на гостей.

— Успокойтесь, — подался к Таниному папе отец Василий, но тот отскочил, точно от прокаженного. В руках у него был крест на веревочке.

— Папа, отдай, — робко пискнула Таня. Она вся уже была в слезах.

А папа ее будто раздумывал, что ему с крестом сотворить: проглотить ли, чтобы его не было, или еще что. И вдруг — р-раз! — и крестик в руках у Кати. Еще мгновение — и она за спиной отца Василия. Танин папа, изумившись нападению, дернулся было в сторону отца Василия, но дорогу ему заступила мама.

— Так, вещественное доказательство похитили! Ну, это вам не поможет. — Злость в его глазах была ужасна.

Copyright MyCorp © 2024 | Создать бесплатный сайт с uCoz